20 января у президента Татарстана Минтимера Шариповича Шаймиева юбилей. В последние годы нам доводилось довольно много встречаться и беседовать не только о том, что на виду и злободневно, но и о том, что сокровенно и вечно. Пожалуй, с этой стороны о Шаймиеве известно гораздо меньше. А ведь это так много объясняет и в самом человеке, и в том, чего ему удалось достичь в жизни, и в том, что он сам для жизни и людей значит.

Тайники души

- Чем больше познаешь мир, - сказал он мне однажды, - тем больше остается вопросов, на которые нет ответа.

Мы разговаривали о вере.

С некоторых пор эта тема стала занимать все больше места в размышлениях Минтимера Шаймиева. Хотя в разной мере она присутствовала в его жизни всегда.

Во всяком случае, с самого раннего детства, когда он вдруг обнаружил: есть нечто таинственное, к чему очень по-разному относятся взрослые.

Дядя Гилмегаян, младший брат матери, был муллой. Когда он заходил к ним, то, бывало, совершал намаз. Мама в это время неотрывно смотрела в окно. Как только отец на лошади приближался к дому, она подавала брату знак, и тот быстро сворачивал молитвенный коврик. Детям это казалось весьма странным и забавным.

Отец был председателем колхоза, партийным. Он о вере ничего не говорил, но не давал ни малейшего повода заподозрить его в религиозности. Поплатиться за это в те времена он, как руководитель, мог жестоко. Да и детей от любого соприкосновения с религией отец оберегал для их же, по тогдашним представлениям, блага. Ведь верующему перекрывались дороги в образовании, карьере.

- Теперь-то я думаю, что отец глубоко скрывал свои религиозные чувства, - говорит Минтимер Шарипович, - но в душе все-таки верил во Всевышнего, надеялся. Отчетливо я увидел это, лишь когда он уже был смертельно болен.

А может быть, ростки веры укреплялись в душе отца с годами. Так ведь происходило и у самого Минтимера Шаймиева. Он теперь часто размышляет о дуализме. И утверждается в мысли, что веру рождает и укрепляет в человеке многое, в том числе, например, и научный поиск, как это случалось у многих великих ученых.

- Что там творится в душе, - спрашивает он, - если это приходит к тебе, независимо от того, хочешь ты об этом думать или не хочешь? Значит, есть нечто объективное, что сильнее не только воли самого человека, но и условий, в которых он живет. Вот ведь несколько десятилетий власть делала все, чтобы искоренить религию, оградить от нее человека. Но оказалось, никакой декрет не способен убить духовность народа и отнять у души ее предназначение. Так и приходишь к парадоксальному, на первый взгляд, выводу, что неверующих людей в природе вообще не существует. Они только в разной мере осознают свою религиозность. А если так, то тем более у человека должны быть все условия для вероисповедания.

Чай втроем

Нашумевший в последнее время фильм Павла Лунгина "Остров" в Казани смотрели вместе православный архиерей, муфтий и раввин. Это никакая не экзотика. Они здесь встречаются часто. И в неофициальной обстановке - за чашкой чая, и на всех значимых для республики собраниях. Такая традиция сложилась благодаря президенту Шаймиеву, который очень внимателен и деликатен в вопросах взаимоотношений основных религий и их положения в обществе.

Мне приходилось наблюдать, как он меняется в лице, когда возникает даже намек на какой-то межрелигиозный конфликт. И откладывает ради этого любые другие, самые горячие проблемы.

- Если и есть непоправимые ошибки, - сказал он однажды, - так это те, которые задевают религиозные чувства человека, а значит, его душу. Только там раны не зарастают.

Здешние отношения между конфессиями называют образцом не только для российских регионов, но едва ли не для любого региона на планете. А в окружении мусульманского населения православные храмы и монастыри чувствуют себя тут благополучнее, чем многие приходы в исконно русских регионах.

Пять крестов президента

Архимандрит Всеволод, настоятель Раифского монастыря под Казанью, рассказывал мне, как пятнадцать лет назад он, молодой монах, с двумя послушниками пришел в заброшенную и разрушенную обитель, возрождение которой могло бы быть только чудом.

Такое чудо совершилось. И первыми, кто помог монахам, стали местные мусульмане. А главным благодетелем обители отец Всеволод называет президента Шаймиева, который начал с того, что пожертвовал средства на пять крестов для главного в монастыре храма - Троицкого. Не только сам дар, но прецедент оказался важен. Вслед за руководителем республики к монастырю всемерно расположились многие здешние чиновники и бизнесмены. А уже потом потянулись благодетели из Москвы и со всей России.

Похожая история была и с возрождением удивительного монастыря на острове Свияжск, и с другими монастырями, храмами, мечетями, синагогами. К тысячелетию Казани рядом взметнулись к небу восстановленный Благовещенский собор и самая крупная в стране мечеть Кул Шариф.

Небесное с земным переплетено крепко. Иногда к религиозным идеям Шаймиев обращается в самых, казалось бы, практических делах. Так было, например, с программой развития школ, которая фактически стала здесь национальным проектом гораздо раньше, чем во всей России, как, впрочем, и остальные проекты этого ряда.

"Самый короткий путь в рай - через образование", - говорит об этой программе Шаймиев, ссылаясь на Коран.

На двух фронтах

Школы, больницы, сельское хозяйство, жилье и многое другое в Татарстане можно сегодня показывать как действующую модель того, что только намечает федеральная власть.

Очень удобно ссылаться на пример тех, у кого уже получилось.

Очень нелегко создавать прецедент.

Шаймиев всю жизнь создавал прецеденты. Потому что ориентировался не на указания сверху. И не на то, как у других. А на собственные представления о том, как должно быть.

"Но вот откуда берутся у человека такие представления?" - этот вопрос вновь уводит в тайники души. Именно там рождается линия жизни человека из причудливого сочетания его мечтаний, озарений и принципов.
Почему ему всегда удавалось отстоять собственный вариант общепринятого?

Когда в стране разворачивалась приватизация "по Чубайсу", в Татарстане ее проводили "по Шаймиеву". Когда в российском селе началась всеобщая фермеризация, а, по сути, разгром колхозов, здесь нашли совсем другой путь.

Так же было, например, и с жилищной программой, и с самой эффективной в стране системой социальной защиты населения.

Время неизменно подтверждало верность выбора Шаймиева. Но от этого шишек на него меньше не сыпалось.

Делом жизни для него стал договор о разграничении полномочий республики с федеральной властью. Как это уже не раз бывало, он отстаивал вариант, который считал единственно перспективным, но который вызывал яростные атаки с обеих сторон.

Ему не привыкать. Местные радикалы всегда обвиняли в компромиссах и измене национальным интересам. Такие же радикалы в Москве изобличали как сепаратиста.

И те и другие не хотели вникать в суть. Он убеждал, что настоящий федерализм благо как для всей России, так и для Татарстана. Доказывал, что вариант татарстанского суверенитета ведет вовсе не к расколу России, а к ее укреплению. Он всегда воевал как минимум на два фронта. И всегда побеждал.

Наверное, еще и потому, что лучше других чувствовал историю. Это качество, насколько необходимое политикам, настолько же среди них и редкое.

Хорошо знать историю могут многие. Чувствовать дано не многим.

Живая связь времен

Среди тех, кто для Шаймиева наиболее авторитетен, раньше других он называет Конфуция и Льва Гумилева.

Так случилось, что многие собственные размышления об истории татарского народа, о евразийской идее, о взаимодействии цивилизаций вдруг отозвались для него и получили глубокое обоснование, когда он познакомился с трудами Гумилева.

- Мне сразу стали близки идеи и взгляды этого великого ученого, - говорит Шаймиев. - Очень захотелось встретиться с ним и о многом потолковать. Но, увы, не успел. Когда узнал о его смерти, было ощущение, что потерял родного человека. Все хотел поехать на могилу, но так получилось, что в Санкт-Петербург попал только в 1997 году. Нашел захоронение на старинном церковном кладбище Александро-Невской лавры. И ужаснулся. В таком все было запустении. Не стал по этому поводу к местным властям обращаться, решил, что это и наша забота. Вскоре последнее пристанище Льва Николаевича было приведено в порядок, отмечено памятником. Мы и сегодня следим за этой могилой. Когда я бываю в Санкт-Петербурге, непременно подхожу к ней. А еще, по нашему ходатайству, на стене дома, где жил Гумилев, открыта мемориальная доска. Ну а у нас, в центре Казани, ему недавно установлен памятник, на постаменте которого выбиты слова: "Русскому человеку, всю жизнь защищавшему татар от клеветы".

Когда Шаймиев говорит про Гумилева, кажется, что речь идет не только о родном для него, но и о живом человеке, к которому он часто обращается в своих размышлениях. Их роднит острое чувство исторической связи прошлого, будущего и настоящего.

Ведь настоящий историк, как и настоящий политик, должен одновременно пребывать в этих трех временах.

Многое из того, что делал Шаймиев вчера и делает сегодня, уже приобретает исторический смысл. С этим не могут спорить даже его недруги.

Что случается с мечтами?

В юбилейном возрасте принято подводить итоги. Однако почти неизбежно это сопряжено с неким пафосом, чего Шаймиев не любит. Но вот вспомнить, о чем мечтал в разные годы жизни, согласился.

Мечты человека и их результат - это ведь тоже своеобразный отчет о прожитых годах.

Выяснилось, что Минтимер Шарипович - человек очень реалистичный. Или везучий. Или целеустремленный. А может быть, все это у него вместе. Во всяком случае, почти все, о чем ему мечталось, сбылось или сбывается.

При этом были у него и глобальные мечты, как, например, газификация республики. И романтические - жениться на красавице, в которую влюбился с первого взгляда. Так все и случалось.

А бывало вроде бы и не так уж серьезно на первый взгляд, но не менее значимо и даже таинственно.

Так получилось с гармошкой.

С ней связано одно из первых детских воспоминаний. Отца провожали на фронт. На тарантасе проезжали по деревне, прощаясь с односельчанами. Вместе со взрослыми в повозку взяли и маленького Минтимера. Отец посадил его между своих колен и дал в руки гармошку. Взрослые пели песни, а мальчик нажимал беспорядочно кнопки и растягивал невпопад меха. Но никому дела не было до стройности мелодии. В ушах звучала совсем другая музыка.

А потом, уже после войны, когда отец вернулся домой, он купил сыну гармонь. И Минтимер с жаром взялся ее осваивать. Только совсем у него ничего не получалось. И вдруг инструмент взял в руки соседский мальчишка Зуфар, сын и внук признанных на селе гармонистов. И гармонь в его руках запела.

- Тогда я понял, - говорит Шаймиев, - мне так не сыграть никогда. И больше гармонь в руки не брал.

Но заноза в сердце осталась. Музыка всегда на него действовала пронзительно. Иногда в интервью он признавался: никогда никому не завидовал, а вот тем, кто умеет играть на каком-нибудь музыкальном инструменте, - да, завидую. Но вот, уже на седьмом десятке лет, он взял в руки гармонь. Впервые после провальных детских опытов. И случилось чудо. Он заиграл. Пальцы сами побежали по кнопкам. Полилась мелодия.

- Конечно, - говорит Шаймиев, - на музыкальных конкурсах выступать вряд ли смогу, но для души получается.

Молитва у фотографии

Его отношения с искусством - сфера очень деликатная. Публично он о своих вкусах говорить не любит. Но в частных беседах вдруг проявляет весьма богатый и своеобразный культурно-эстетический запас. Так, однажды неожиданно для меня он стал читать наизусть стихи Державина. В другой раз очень оригинально рассуждал о качестве разных переводов Байрона и исторической подоплеке одной из его поэм.

Я понял, что и здесь он совершенно независим от общепринятого так же, как и в своем главном деле. И ориентируется на то, что происходит в душе.

Среди его любимых авторов Тукай, Пушкин, Есенин, Айтматов.

Он считает непревзойденным Смоктуновского в роли Мышкина на сцене БДТ. И при этом одним из своих любимых артистов называет Мишулина.

Музыка, которую чаще всего слушает. Картины, которые его сопровождают в жизни. Все это очень непохоже на общепринятый набор. И все это, кроме эстетики, сопряжено еще и с историей. Как-то связано с той или иной страницей жизни.

А самые сильные чувства и переживания вызывает у него простая фотография дома на стене. Под ней высокая напольная ваза, в которой всегда свежие цветы. Он сам за этим следит, сам меняет воду.

На фотографии отец и мать.

- Для меня это стало необходимостью, - признается Шаймиев, - подхожу, ставлю свежие цветы, гляжу на фотографию и как бы все время молю их о прощении...

Мало кто столько сделал для родителей, как он для своих. Но чувство вины
всегда неотрывно от настоящей любви.

Два смысла имени

Так получалось в их семье, что каждый раз после рождения ребенка в живых оставались только девочки, а мальчики умирали. До появления на свет его старшего брата погибло четверо младенцев.

И вот тогда родителям кто-то напомнил о старом национальном поверье: если новорожденного мальчика тут же назвать "крепким именем", то он не умрет в колыбели, а непременно выживет. Ведь имя для человека - это и судьба его, и характер.

Поэтому старшему брату, который родился в 1934 году, дали имя Хантимер, что в буквальном переводе с татарского означает "железный хан". А потом, через три года, новорожденного назвали Минтимер. "Мин" - я, "тимер" - железный. Значит, дословно "я - железный".

Имена не подвели. Мальчики не только выжили, но росли крепкими. И телом, и душой. Насколько имя определило личность президента Татарстана, точно сказать трудно. Но его непреклонность перед любыми обстоятельствами известна всем.

Впрочем, есть оказывается и еще одно толкование имени Минтимер. По-татарски оно выглядит несколько иначе: буква "н" пишется с хвостиком и звучит по-другому, чем в русском языке. Эта буква произносится мягче и меняет смысл имени. "Мин" в таком написании и произношении - это родинка, "божья метка" на человеческом теле. Так считается у татар. Вот и получается, что истолковать имя можно и как "отмеченный Богом". Может быть, родители и этот нюанс имели в виду? Для них, а также для дяди-муллы это могло быть важно.

И для всей последующей жизни тоже.


Валерий КОНОВАЛОВ
18 января 2007 г.